Советское Викторианство
May. 5th, 2020 11:32 am![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
kovalevaВ книге Кирилла Кобрина «Шерлок Холмс и рождение современности» было два наблюдения, от которых у меня на пару секунд сбилось дыхание. Оба имеют отношение к запараллеливанию Викторианской Англии с поздним Советским Союзом. Эти связи кажутся абсурдными по логике, но верными на уровне ощущений. И действительно, каждый раз, когда ко мне в руки попадает викторианский или даже псевдовикторианский роман, у меня возникает чувство, что наступили те самые летние каникулы.
Первый момент — это короткая врезка с воспоминаниями автора о том, как он в детстве читал Шерлока Холмса. «Получается, что юный советский читатель имел все шансы войти в этот мир и стать своим — несмотря на то, что он совершенный чужак, потомок случайно выживших в кровавой бане людей. Мир, к которому этот ребенок принадлежал, позднесоветский мир, был в какой-то степени похож на Викторианскую эпоху — иллюзорной устойчивостью, инерцией, ханжеством, надежной рутиной. Где-то там, в небесных сферах, один из архетипов отвечал разом и за Бейкер-стрит в Лондоне 1889 года и за проспект Кирова в городе Горьком 1977-го. Перед нами идеальное условие подлинного интереса — когда объект совершенно чужой, но в нем угадываются структуры своего. Не детали, нет — они чаще всего вводят в заблуждение, — а именно структуры, скелет, каркас».
А второй связан с жесткими представлениями Викторианского мира о достойных занятиях.На этой проблеме построено два конандойлевских рассказа, где герои становятся жертвами даже не какой-то особой алчности, а желания заработать чуть больше положенного. Причем оба героя никого не резали и не грабили. Один променял свой ломбард на абсурдную работу переписчика, а другой открыл для себя заработки профессиональных нищих.
Довольно забавно было бы организовать встречу советского человека с викторианцем, чтобы они поспорили, как можно зарабатывать и как нельзя. Вряд ли они смогли бы обнаружить схожесть в прошивке, и диалог бы, скорее всего, выглядел так:
— Держать ломбард — достойное занятие, не понимаю, что вы в нем видите зазорного?
— Как вы можете говорить такое? Человек должен заниматься настоящим трудом: точить гайки, лечить детей и летать в космос. А ломбард даже хуже, чем торговля.
— Подождите, а что вы имеете против торговли?
— Более низкого занятия и представить себе нельзя. Когда мы построим коммунизм, мы откажемся от него.
— Как интересно. Так что вы там говорили про гайки?
Потом бы они, конечно, договорились, что нищенствовать стыдно, и что эту язву общества нужно как можно скорее излечить.
Первый момент — это короткая врезка с воспоминаниями автора о том, как он в детстве читал Шерлока Холмса. «Получается, что юный советский читатель имел все шансы войти в этот мир и стать своим — несмотря на то, что он совершенный чужак, потомок случайно выживших в кровавой бане людей. Мир, к которому этот ребенок принадлежал, позднесоветский мир, был в какой-то степени похож на Викторианскую эпоху — иллюзорной устойчивостью, инерцией, ханжеством, надежной рутиной. Где-то там, в небесных сферах, один из архетипов отвечал разом и за Бейкер-стрит в Лондоне 1889 года и за проспект Кирова в городе Горьком 1977-го. Перед нами идеальное условие подлинного интереса — когда объект совершенно чужой, но в нем угадываются структуры своего. Не детали, нет — они чаще всего вводят в заблуждение, — а именно структуры, скелет, каркас».
А второй связан с жесткими представлениями Викторианского мира о достойных занятиях.На этой проблеме построено два конандойлевских рассказа, где герои становятся жертвами даже не какой-то особой алчности, а желания заработать чуть больше положенного. Причем оба героя никого не резали и не грабили. Один променял свой ломбард на абсурдную работу переписчика, а другой открыл для себя заработки профессиональных нищих.
Довольно забавно было бы организовать встречу советского человека с викторианцем, чтобы они поспорили, как можно зарабатывать и как нельзя. Вряд ли они смогли бы обнаружить схожесть в прошивке, и диалог бы, скорее всего, выглядел так:
— Держать ломбард — достойное занятие, не понимаю, что вы в нем видите зазорного?
— Как вы можете говорить такое? Человек должен заниматься настоящим трудом: точить гайки, лечить детей и летать в космос. А ломбард даже хуже, чем торговля.
— Подождите, а что вы имеете против торговли?
— Более низкого занятия и представить себе нельзя. Когда мы построим коммунизм, мы откажемся от него.
— Как интересно. Так что вы там говорили про гайки?
Потом бы они, конечно, договорились, что нищенствовать стыдно, и что эту язву общества нужно как можно скорее излечить.
